Пока враждебный некромант, хозяин этих мрачных самоцветных гробниц, был искренне занят усмирением своего же взбунтовавшегося "малыша", с Гриммом произошла тихая метаморфоза.
Сперва – словно тень, отступающая под лучами солнца, с него спал Истинный Облик. Белесая шерсть растворилась, когти втянулись, обнажая бледную, почти прозрачную кожу, испещренную сетью старых шрамов. Он снова стал похож на того хрупкого подростка-беженца, каким его когда-то бросили в лесу. Но в этом возвращенном облике таилась новая, леденящая душу угроза. Его губы растянулись в улыбке. Широкой. Слишком широкой. От уха до уха, обнажая ровные, слишком белые зубы. Это была не улыбка радости, а звериный оскал торжествующего хищника, вырвавшегося из капкана. В глазах, лишенных тепла, горел голод.
Затем началось развоплощение. Его фигура, еще секунду назад осязаемая, стала терять четкость. Края расплылись, словно его окутал морозный пар. Мгновение за мгновением он становился призрачнее, темнее. Его контуры приобрели оттенок глубокой ночи – темно-синий, переходящий в мертвенный серый пепла. Он был похож на ожившую тень, на сгусток мрака.
Мгновение спустя, Гримм... двинулся. Не шагнул – пронесся. Решетка каземата, преграда для плоти, оказалась для его эфирной формы не более существенной, чем воздух. Он прошел сквозь прутья, как призрак сквозь стену. Нежить, выстроившаяся живой стеной, была для него невидимой преградой – он просочился меж костяных пальцев и гниющих тел, словно их не существовало. Его короткий меч, ненужный и недосягаемый в эфирной форме, остался лежать в темнице, глухо звякнув о камень.
Что произошло дальше, было стремительным и смертоносным синтезом его сущности. Его эфирная рука, холодная как могильный склеп и неосязаемая как мысль, протянулась к некроманту.
Комбинированный удар.